Take a photo of a barcode or cover
3.54 AVERAGE
3.54 AVERAGE
A fantastic read. A novel revolving around transformation, decay, transmogrification - inversions of Ovid abound. It’s a ripping good read. Extremely lyrical at times.
challenging
dark
informative
mysterious
reflective
slow-paced
Plot or Character Driven:
Character
Strong character development:
Yes
Loveable characters:
Complicated
Diverse cast of characters:
Yes
Flaws of characters a main focus:
Yes
challenging
dark
emotional
inspiring
mysterious
sad
tense
slow-paced
Plot or Character Driven:
A mix
Strong character development:
Complicated
Loveable characters:
Yes
Diverse cast of characters:
No
Flaws of characters a main focus:
Complicated
Если вкратце охарактеризовать "Последний мир", можно сказать, что Рансмайр добавил (или попытался добавить) к поэме Овидия еще одну историю, еще одну, бесконечную метаморфозу, саму суть метаморфозы. И сделал ее центром самого Овидия. И в этом плане неважно, сколько правды в истории изгнания Овидия из Рима, насколько мир, описанный в романе, соответствует реальному Риму. Нет, мало что соответствует, и это совершенно неважно, потому что суть романа заключается в мифе, а не в истории. Поэтому ничего удивительного в том, как причудливо и при этом гармонично античность и современность вплетаются друг в друга, расплавляясь при этом в мифе. Этот последний мир существует нигде и никогда и при этом везде и всегда. Поэтому римский принципат и современность, Рим и Томы одновременно существуют и не существуют, растворяясь в мифологических пространстве и времени, теряя знакомые исторические и географические очертания.
Сами Томы кое в чем напоминают жилище Фамы, Молвы, каким его описывает Овидий в своих "Метаморфозах":
Есть посредине всего, между морем, сушей и небом,
Некое место, оно — пограничье трехчастного мира.
Все, что ни есть, будь оно и в далеких пределах, оттуда
Видно, все голоса человечьи ушей достигают.
Там госпожою — Молва; избрала себе дом на вершине;
Входов устроила там без числа и хоромы; прихожих
Тысячу; в доме нигде не замкнула прохода дверями;
Ночью и днем он открыт, — и весь-то из меди звучащей:
Весь он гудит, разнося звук всякий и все повторяя.
Нет тишины в нем нигде, нигде никакого покоя,
Все же и крика там нет, — лишь негромкий слышится шепот.
Ропот подобный у волн морского прибоя, коль слушать
Издали; так в небесах, когда загрохочет Юпитер
В сумрачных тучах, звучат последние грома раскаты.
В атриях — толпы. Идут и уходят воздушные сонмы.
Смешаны с верными, там облыжных тысячи слухов
Ходят; делиться спешат с другими неверною молвью,
Уши людские своей болтовнею пустой наполняют.
Те переносят рассказ, разрастается мера неправды;
Каждый, услышав, еще от себя прибавляет рассказчик.
Бродит Доверчивость там; дерзновенное там Заблужденье,
Тщетная Радость живет и уныния полные Страхи;
Там же ползучий Раздор, неизвестно кем поднятый Ропот.
Там обитая, Молва все видит, что в небе творится,
На море и на земле, — все в мире ей надобно вызнать!
В этих Томах времена года неузнаваемо изменились; мир настолько далек от этого места, заключенного между горами, морем и небом, что он не воспринимается реальным даже теми, кто прибыл оттуда. Из этого места практически невозможно выбраться и невозможно сохранить память такой, какой она была в момент прибытия. На глазах у всех происходят чудеса, но они принимаются без удивления. Все, что рассказано в качестве историй, происходит в виде кинофильма, или же неминуемо произойдет в самих Томах. В Томах, где все являются чужаками, носящими говорящие имена, а заговорить их заставит Назон. Миф создает Томы, а Томы - миф.
Сам Назон уже в воспоминаниях Котты времен пребывания в Риме обретает черты легенды, не просто поэта, а чего-то большего, не-человека. А дальше, в обрывках воспоминаний, которые находит в Томах Котта, он наделен отчетливыми чертами мага или колдуна. Он, по словам Эхо, вычитывал свои истории в огне. А грек Пифагор Самосский, его слуга, записывал его речи на лоскутках ткани, напоминающих колдовские заговоры и заклинания, вплетая их в пирамидки из камня, чертил буквами на обломках скал. Назон делает весь окружающий его мир своей историей, а себя частью этой истории. Но при этом и само место делает его своим рассказчиком, само место превращает фантазию в реальность, устанавливает соответствие между именем и сущностью (Арахна - ткачиха - будущая паучиха, Ликаон - волк и т.д., все как в мифах. Хотя именно связь между именем и сущностью у Рансмайра не сильно подчеркнута).
Кто знает, обманное видение Котты у затухающей печки (очага) не было ли мигом метаморфозы? Когда поэт и слуга (философ) обратились в дерево и камень.
Под конец книги законы мифа окончательно одерживают победу над человеческой логикой, которой руководствовался поначалу Котта, и ему остается лишь одно - согласно заповеди Дельфийского оракула познать себя, отыскать, какую роль в этом неизбежном превращении отвел ему Назон, или механизм мифа, запущенный Назоном. Искать не Назона, не его сгоревшее произведение, а себя, свое место в этом последнем мире, в котором ничто не является конечным.
Мне очень понравился язык Рансмайра, его стиль. Но что касается смысла, я испытала легкое разочарование, мне не хватило недосказанности и безграничности, которые ожидаешь от мифа. В определенный момент все становится предсказуемым, неуклонно следующим четко очерченным законам. Этот роман часто сравнивают с Маркесовским "Сто лет одиночества" и недаром, но "Последнему миру" определенно не хватает Маркесовской масштабности и непредсказуемости. И, пожалуй, человечности. При всей своей архетипичности герои Маркеса и развитие сюжета у него ни на миг не дают забыть о том, что это живые люди, им сопереживаешь и волнуешься за них. У Рансмайра все герои остаются героями мифов, историю которых знаешь заранее. Их не воспринимаешь в качестве людей, с которыми что-то происходит здесь и сейчас.
В общем, могу сказать, что для меня чтение этой книги было занимательной игрой для ума, но никак не для чувств.
Сами Томы кое в чем напоминают жилище Фамы, Молвы, каким его описывает Овидий в своих "Метаморфозах":
Есть посредине всего, между морем, сушей и небом,
Некое место, оно — пограничье трехчастного мира.
Все, что ни есть, будь оно и в далеких пределах, оттуда
Видно, все голоса человечьи ушей достигают.
Там госпожою — Молва; избрала себе дом на вершине;
Входов устроила там без числа и хоромы; прихожих
Тысячу; в доме нигде не замкнула прохода дверями;
Ночью и днем он открыт, — и весь-то из меди звучащей:
Весь он гудит, разнося звук всякий и все повторяя.
Нет тишины в нем нигде, нигде никакого покоя,
Все же и крика там нет, — лишь негромкий слышится шепот.
Ропот подобный у волн морского прибоя, коль слушать
Издали; так в небесах, когда загрохочет Юпитер
В сумрачных тучах, звучат последние грома раскаты.
В атриях — толпы. Идут и уходят воздушные сонмы.
Смешаны с верными, там облыжных тысячи слухов
Ходят; делиться спешат с другими неверною молвью,
Уши людские своей болтовнею пустой наполняют.
Те переносят рассказ, разрастается мера неправды;
Каждый, услышав, еще от себя прибавляет рассказчик.
Бродит Доверчивость там; дерзновенное там Заблужденье,
Тщетная Радость живет и уныния полные Страхи;
Там же ползучий Раздор, неизвестно кем поднятый Ропот.
Там обитая, Молва все видит, что в небе творится,
На море и на земле, — все в мире ей надобно вызнать!
В этих Томах времена года неузнаваемо изменились; мир настолько далек от этого места, заключенного между горами, морем и небом, что он не воспринимается реальным даже теми, кто прибыл оттуда. Из этого места практически невозможно выбраться и невозможно сохранить память такой, какой она была в момент прибытия. На глазах у всех происходят чудеса, но они принимаются без удивления. Все, что рассказано в качестве историй, происходит в виде кинофильма, или же неминуемо произойдет в самих Томах. В Томах, где все являются чужаками, носящими говорящие имена, а заговорить их заставит Назон. Миф создает Томы, а Томы - миф.
Сам Назон уже в воспоминаниях Котты времен пребывания в Риме обретает черты легенды, не просто поэта, а чего-то большего, не-человека. А дальше, в обрывках воспоминаний, которые находит в Томах Котта, он наделен отчетливыми чертами мага или колдуна. Он, по словам Эхо, вычитывал свои истории в огне. А грек Пифагор Самосский, его слуга, записывал его речи на лоскутках ткани, напоминающих колдовские заговоры и заклинания, вплетая их в пирамидки из камня, чертил буквами на обломках скал. Назон делает весь окружающий его мир своей историей, а себя частью этой истории. Но при этом и само место делает его своим рассказчиком, само место превращает фантазию в реальность, устанавливает соответствие между именем и сущностью (Арахна - ткачиха - будущая паучиха, Ликаон - волк и т.д., все как в мифах. Хотя именно связь между именем и сущностью у Рансмайра не сильно подчеркнута).
Кто знает, обманное видение Котты у затухающей печки (очага) не было ли мигом метаморфозы? Когда поэт и слуга (философ) обратились в дерево и камень.
Под конец книги законы мифа окончательно одерживают победу над человеческой логикой, которой руководствовался поначалу Котта, и ему остается лишь одно - согласно заповеди Дельфийского оракула познать себя, отыскать, какую роль в этом неизбежном превращении отвел ему Назон, или механизм мифа, запущенный Назоном. Искать не Назона, не его сгоревшее произведение, а себя, свое место в этом последнем мире, в котором ничто не является конечным.
Мне очень понравился язык Рансмайра, его стиль. Но что касается смысла, я испытала легкое разочарование, мне не хватило недосказанности и безграничности, которые ожидаешь от мифа. В определенный момент все становится предсказуемым, неуклонно следующим четко очерченным законам. Этот роман часто сравнивают с Маркесовским "Сто лет одиночества" и недаром, но "Последнему миру" определенно не хватает Маркесовской масштабности и непредсказуемости. И, пожалуй, человечности. При всей своей архетипичности герои Маркеса и развитие сюжета у него ни на миг не дают забыть о том, что это живые люди, им сопереживаешь и волнуешься за них. У Рансмайра все герои остаются героями мифов, историю которых знаешь заранее. Их не воспринимаешь в качестве людей, с которыми что-то происходит здесь и сейчас.
В общем, могу сказать, что для меня чтение этой книги было занимательной игрой для ума, но никак не для чувств.
Did a review of this book here: https://youtu.be/JPfAZgNYwIQ
I very much enjoyed Christoph Ransmayr's novel" The Last World: A novel with an Ovidian Repeatory." The language alone is just so spot-on beautiful -- and the story itself is simple, but with so many layers, built on the theme of transformation. It's a lovely work.
The story centers on Cotta, who travels to the Black Sea on the hunt for Ovid (called Naso here) after he was banished from Rome for insulting the emperor. Cotta is hoping to find a copy of "Metamorphoses," believing Ovid burned it before being exiled.
The book is populated by many characters from "Metamorphoses" who are transformed into something not quite the same as they were in the original work. Ransmayr paints lovely images and scenes that I think will stick with me for a long time. This is definitely one of those books that begs to be reread for all of the threads that were missed the first time -- and I will have no trouble revisiting this one in the future.
The story centers on Cotta, who travels to the Black Sea on the hunt for Ovid (called Naso here) after he was banished from Rome for insulting the emperor. Cotta is hoping to find a copy of "Metamorphoses," believing Ovid burned it before being exiled.
The book is populated by many characters from "Metamorphoses" who are transformed into something not quite the same as they were in the original work. Ransmayr paints lovely images and scenes that I think will stick with me for a long time. This is definitely one of those books that begs to be reread for all of the threads that were missed the first time -- and I will have no trouble revisiting this one in the future.
adventurous
inspiring
mysterious
reflective
relaxing
medium-paced
Not my cup of tea. After 20 pages I knew: this book has the same effect on me as Death of Vergil by Marc Broch, or the Wedding of Cadmos and Harmonia by Roberto Calasso; too effusive, too elaborate, and unreally strange. It's not only the exotic mythology (after all it's about Ovid and his book about transformations), but more the consciously anachronistic method of writing (films are projected in ancient Greek cities; microphones are used in gladiator-arenas; Germans are stranded in some far away place after the war...). Or maybe it's the Dutch translation I read. Anyway, I gave up after 80 pages. Just one book too much this year?
adventurous
challenging
informative
inspiring
mysterious
reflective
slow-paced
Plot or Character Driven:
Character
Strong character development:
Complicated
Loveable characters:
Complicated
Diverse cast of characters:
No
Flaws of characters a main focus:
Yes
